Штурм бездны: Море - Дмитрий Валентинович Янковский
Серые громады кораблей возвышались у пирсов. Это были эсминцы класса «Гарпия», которые охотники дружно переименовали в класс «Гарпун». Вооружение у них было – волноваться не надо, даже ракеты остались, способные нести ядерные фугасы. Вот только сами боеголовки увезли во время эвакуации. Но применять их, чтобы уничтожить всем надоевшую платформу на шельфе возле руин Одессы, Вершинский бы все равно не решился. Радиоактивное заражение было бы гарантировано, а вот пострадает ли платформа на глубине ста метров – вопрос.
За пирсами располагалась небольшая водная станция с лодочным причалом, двумя эллингами и бассейном для игры в водное поло. Там, ошвартованная к плавучему причалу, нас ожидала весельная лодка, возле которой переминался с ноги на ногу Чучундра с багром у ноги. На корме лодки был от борта до борта натянут черный перлитовый тент. На нем блестели свернувшиеся шариками крупные капли воды, видимо с весел, когда их ставили на уключины.
За два года Чучундра возмужал, понабрался уверенности в себе, и один раз Вешинский мне впрямую выразил благодарность, что я порекомендовал непутевого, казалось бы, парня для принятия в нашу команду. На Чучундре красовался мундир старшего курсанта, а не технический комбез, как у нас с Ксюшей.
Мы спустились с пологого берега и шагнули на скрипучий причал, качающийся на восьми полимерных пантонах. Я обожал это ощущение, этот первый шаг с твердой суши на зыбкую палубу. У меня сразу сердце забилось чаще.
Зачем Вершинский устроил это представление, я понятия не имел. Но он ничего и никогда не делал просто так. Такая натура.
– За время дежурства происшествий не случилось! – доложил Чучундра, вытянувшись по струнке. – Лодка к выходу готова, согласно судовому предписанию!
– Долговязый на весла! – приказал Вершинский, указав стеком на среднюю банку. – Чайка за рулевого.
В таких ситуациях я не знал, как реагировать. С одной стороны понятно – мальчикам тяжелую работу, девочкам легкую. Но с другой, Ксюша-то на реликте. У нее мышцы во время периода превращались в подобие гидравлических приводов, способных часами работать без устали. Ей что грести, что кино смотреть – одинаково. А мне нет.
В общем, суть наказания стала понятна. Как минимум, для меня. Что приберег Вершинский для Ксюши, пока можно было только гадать. Но уж точно не греблю, ей это ни в какие ворота.
Нет, конечно, меня радовало, что Ксюша, вместо утомительной работы на камбузе, покатается на лодке по озеру, подышит воздухом, а я, как истинный герой, за нее приму наказание в полной мере. Но мне непонятно было, что задумал Вершинский. Для меня в этом была интрига.
Впрочем, скоро эти мысли меня покинули, я уселся на банку лицом к корме и стал ждать, когда Ксюша отдаст швартовый. Вершинский, сунув стек под мышку, устроился на носовой банке, чтобы глядеть вперед, держась одной рукой за край борта. Ксюша спустилась с пирса последней, заняла место на кормовой банке, достала из рундука под ней компас и повесила на карданный подвес перед собой.
– Протянуться! – подал команду Вершинский.
Мы с Ксюшей принялись перебирать руками по стенке пирса, чтобы дать шлюпке ход. Она заскользила по водной глади, а на ее бортах заплясали солнечные блики.
– Оттолкнуть нос!
Чучундра при помощи багра оттолкнул нос лодки, и мы начали отдаляться от пирса. Редкий для этих мест восточный ветер подхватил лодку, облегчая отход.
– Весла на воду! Курс триста тридцать! – приказал Вершинский.
Я с плеском опустил весла, распугав мелких рыбешек у самого дна.
– Левым, раз! – скомандовала Ксюша, глядя на стрелку компаса. – Левым два! Левым три! Навались! Раз! Два! Три!
Я выставил лодку по курсу и принялся грести, подхватив ритм, который задала Ксюша. С моей точки зрения можно было бы Ксюшу посадить за вторе весло, для снятия с меня части нагрузки, а Вершинскому самому выполнять функции рулевого. Но мне ли спорить с великим Хаем?
За прошедшие почти полтора с лишним года он заметно сдал, а я, наоборот, порядком окреп, нарастил мышцы, чего нельзя было сказать о Ксюше. Она вообще теперь менялась медленно, нагрузки для нее были не нагрузки, а потому и мышцы не росли. Более того, ее тело после каждого приема реликта словно заново выстраивалось по никой генетической матрице. Нельзя сказать, что оно вообще не менялось, нет, она повзрослела, у нее фигура стала еще более женственной, грудь увеличилась весьма заметно, но вместе с тем внешние воздействия, вроде силовых тренировок и тренировок по задержке дыхания, результата не давали почти никакого. Впрочем, оно Ксюше и не надо было, у нее силища без тренировок была такая, что можно без труда рельсу через колено согнуть. И еще Ксюша стала бесплодной. Честно говоря, когда это выяснилось по отсутствию женских гормональных циклов, я не мог понять, огорчило меня это, или наоборот обрадовало. Ее, похоже, обрадовало, и не слабо, потому что сексом она стала заниматься с каким-то новым упоением, которого раньше не было, видимо, из-за страха беременности. Впрочем, такое ее отношение к ситуации и у меня вскоре вызвало положительные эмоции.
Я налегал на весла, стараясь держать курс относительно выбранного на берегу здания. Так нас учили на занятиях по морской навигации. Лодка скользила легко, оставляя за веслами буруны, а за кормой клиновидный след. Ветер поддувал с востока, и если у берега он был почти незаметен, то вскоре мне пришлось по команде Ксюши больше загребать левым правым, чтобы не сбиваться с курса.
Курс, кстати, был странным. Не точно на север, к противоположному берегу, а с небольшим отклонением к западу, в сторону более соленой воды. Чего этим добивался Вершинский? Нервы нам пощекотать? Непонятно. Особенно в отношении Ксюши, рядом с которой, мне казалось, хоть тонну нитрожира взорви, у нее даже прическа не растреплется. Реликт в ее теле поглощал любые внешние воздействия. Вообще любые. Не зависимо от силы. Да и мое отношение к биотехам давно изменилось на более холодное и расчетливое. В не малой степени благодаря тренировкам на живых тварях.
Конечно, в стандартную учебную программу такие тренировки не входили. Подобные вылазки, замаскированные под ходовые испытания гравиопланов, касались всего трех людей. Ксюши, меня и Вершинского, а остальные члены спецгруппы прикрывали нас в наше отсутствие. Благо, гравиоплан не требовал полного оснащения командой, им из рубки мог управлять единственный пилот. Его роль выполнял Вершинский, а мы, для всех, согласно судовому предписанию, выполняли роль курсантов на ходовой практике.
Нет, Вершинский не давал нам нырять в открытом море, да и выход гравиоплана за насыпь не остался бы ни для кого незамеченным. Но тут, в озере, вблизи канала, соединявшего его с большой водой, иногда попадались патрульные торпеды. Не говоря уж о земноводных, которые часто грелись, подставляя панцири солнцу. Даже с борта, с расстояния в двести метров, монстры выглядели устрашающе. Патрульники, с которым удавалось справляться на старом месте, тут казались мелочью, а доминировали биотехи намного крупнее, некоторые были вооружены лишь боевыми конечностями, а некоторые, как выяснилось, были начинены нитрожиром, как торпеды и мины.
Тут мы с Ксюшей и тренировались. Не часто, чтобы не расходовать попусту реликт из расчески. Потому что меня Вершинский без реликта под воду не отпускал, чтобы в случае ошибки не расплющило ударной волной. Мы охотились тайно, пока Вершинский на гарвиоплане описывал круг по озеру. Уничтожив несколько тварей, или, если не повезет, сами попав под удар, мы возвращались в пресную воду, где нас Вершинский незаметно поднимал на борт.
На этих тренировках раскрылся главный секрет, от чего зависит у Ксюши длительность периода в цикле. Оказалось, что чем мощнее смертельное воздействие на тело, тем быстрее выходит реликт. И задержка мочеиспускания тут не спасала – если реликт попадал из крови в мочевой пузырь, толку от него уже не было.
В обычном состоянии длительность периода от приема до смерти у Ксюши составляла уже дней семь-восемь, и медленно увеличивалась. Но после
